Оглавление

Боевые будни

С первого самостоятельного дня нашей работы на нас легла тяжесть боевых будней. Внешне в гарнизоне было все спокойно и мирно, но стоило только подняться в воздух, как тут же мы попадали под обстрел из автомата, пу­лемета или ракеты.

Трудно было привыкнуть к распорядку дня, когда подъ­ем в 2 часа ночи, далее шла подготовка авиационной техники к полетам, получение боевой задачи, вылет на за­дание. Весь день летаешь по площадкам, где нужно что-то привезти или отвезти, кому-то оказать помощь, поставить задачу другим экипажам, проконтролировать, доложить... И так изо дня в день. И все это в жару до 50°С. Как прави­ло, возвращались с задания в 22 - 23 часа, мылись в бане и ложились спать. На следующее утро все повторялось сна­чала. Появился синдром хронического недосыпания, от которого не смог избавиться и по сей день. Потом уже поя­вились стихи под названием «Бессонница»:

Пустыня, солнце, жарко, пятьдесят,
         Обшивка вертолета обжигает руки,
         А мне лететь, и нет пути назад,
         Я командир, а значит, образец науки.

 В горах идут бои, и вылет дан,
           По радио зовут вертушки,
           Под нами солнечный Афганистан,
           А цель находится «на мушке».

 И снова в бой... ныряю в темноту,
           Тащу ребят из огненного ада,
           Вдруг просыпаюсь... весь в поту,
           Холодный пот - вот вся моя награда.

 Бывает часто так, жена, прости,
           Что просыпаюсь среди ночи и гуляю,
           Уж два десятилетия прошли,
           А это все никак не забываю.

 Это сегодня, а тогда были другие заботы.

В первые дни все новые полеты старался выполнить сам, чтобы уже со знанием дела поставить задачу экипа­жам. Некоторые обижались, говорили, что командир не доверяет, сам летает, а нам не дает. Но я считаю, что это был мой командирский долг - узнать тонкости задания и правильно поставить задачу экипажам для дальнейшего ее выполнения!

На двенадцатый день нашего пребывания в Кандагаре был сбит самолет МиГ-21, на котором летал генерал Власов. В Афганистане он был военным советником Главкома ВВС Афганистана. Я знал этого прекрасного человека еще по службе в За­байкальском военном округе. Знающий, внимательный, вежливый, будучи на высокой генеральской должности мог бы сам и не летать, но не летать он не мог!

Очень тяжело пережил эту потерю.

Началась операция по поиску и эвакуации тела Власо­ва, во многом стихийная, она со временем приобрела пла­номерный, широкий масштаб. Первыми на место гибели вылетела пара капитана Горчагова. Они находились на боевом дежурстве по поиску и спасанию экипажей, терпящих бедствие. Время близилось к ночи, но за пять минут до захода солнца они успели при­быть к месту катастрофы. При заходе на посадку на высоте 30 метров вертолет капитана был обстрелян из пулемета ДШК. Вертолет потерял управление и загорелся. Коман­дир экипажа и бортовой техник были ранены. Ведомый пары капитан Абакумов, рискуя жизнью экипажа, не ви­дя земли, посадил свой вертолет рядом с ведущим. Ко­мандир и летчик - штурман с горящего вертолета успели заскочить в вертолет ведомого. В сплошной пыльной кру­говерти ничего не было видно. В этот момент начался сильный обстрел. По обшивке вертолета загрохотали пули. Горчагов дал команду уходить... Абакумов взлетел с силь­ными повреждениями вертолета. Выручили эти экипажи быстро наступающая темнота и сильное пылевое облако. В Кандагаре Горчагову была оказана медицинская по­мощь, а его доклад вызвал смятение и возмущение. Как так бросить члена экипажа, не зная, что с ним случилось?! На­зревал скандал. Командир полка вызвал меня к себе и «от­строгал» по полной форме за низкую моральную подго­товку экипажей. Командованием было принято решение - с рассветом вылететь всем полком в район Дихравута, где произошло ЧП. После получения задачи у командования я построил летный состав эскадрильи и спросил: «Кто добровольно полетит к месту падения вертолета?» Весь строй шагнул вперед!

Раньше я думал, что такое бывает только в кино. А тут убедился, что морально-психологическая подготовка лет­чиков на высоте. Офицеры эскадрильи были сумрачны, мало разговари­вали по поводу случившегося. К нам с замполитом в ком­нату пришли Горчагов и Абакумов. Начали оправдываться, что в тех условиях не смогли бы помочь бортовому техни­ку. Мы успокоили их, как могли, сказали, что утро вечера мудренее, и легли спать.

С восходом солнца вертолеты всего полка были в воз­духе. По заранее разработанным схемам вертолеты Ми-24 улетели вперед для огневой обработки площадки. По ра­дио мы слышали, как они прилетели к месту вынужденной посадки вертолета Горчагова. Обнаружили сгоревший вер­толет, душманов не было, но один из экипажей доложил, что кто-то с земли машет руками. Потом, определив, что это наш бортовой техник, подсел к нему, забрал, и вся на­ша группа, облегченно вздохнув, вернулась на базу.

Потом выяснилось, что сам бортовой техник был ранен в лицо. У него был поврежден глаз, и после посадки он вы­скочил из горящего вертолета и в шоковом состоянии по­бежал вперед. Упал в воронку от разорвавшейся бомбы и долго там лежал. Когда пришел в себя, то услышал уда­ляющийся звук вертолета. Вокруг была слышна незнако­мая речь, смех, восторженные возгласы. Володя Лазарев, так звали бортового техника, решил затаиться и не подавал признаков жизни до восхода солнца. Утром душманы ушли и, сменив автоматы на лопаты, превратились в мирных жителей. В это время прилетели наши вертолеты, и все решилось само собой!

Это был наш первый боевой опыт, мы многое пережили и поняли, что находимся на настоящей войне. Здесь, как нигде, действовал принцип Суворова: «Сам погибай, а то­варища выручай!» Прибытие высокого начальства на командный пункт полка предвещало масштабные боевые действия. Продол­жалась и операция по поиску тела генерала Власова. Еже­дневно мы вылетали для десантирования групп спецназа в район его гибели. Оказалось, что в том районе наши вой­ска еще не были. Душманы содержали там большие скла­ды оружия, базу подготовки боевиков, госпиталь и зоны отдыха. Завязались кровопролитные бои. Кроме десанти­рования на нас были возложены задачи эвакуации больных и раненых, доставка оружия и продовольствия, ведение воздушной разведки, фотографирование и т.д.

Условия взлетов и посадок были очень сложными. За­висания над горными вершинами в условиях высоких тем­ператур и запыленности, под обстрелом не всегда обходи­лось без последствий.

В одно из очередных десантирований на горную вер­шину упал вертолет моего ведомого, замполита эскадри­льи майора Волкова. Было сильное огневое противодейст­вие со стороны душманов, поэтому вертолеты после вы­садки десанта сразу же уходили из зоны обстрела. Чтобы не рисковать другими экипажами, решил эва­куировать ведомого сам. Выполнил повторный заход, за­брал экипаж и благополучно вернулись на базу. Для Волкова это падение стало моральной травмой. Трое суток он пролежал на кровати, отвернувшись к стене. Поднимался только в столовую и туалет. Через три дня попросил спланировать его на вылет и выполнял полеты до конца командировки.

23 ноября 1985 года в 4 часа утра весь руководящий со­став полка был собран на командном пункте. Это был 23-й день нашего пребывания в Афганистане. На КП было очень много офицеров. Среди них представители москов­ского руководства, важные персоны в гражданской одеж­де, и руководил всем этим генерал-полковник Мартынюк. До постановки задачи еще оставалось несколько минут, я осмотрел присутствующих и увидел знакомое лицо. Это был мой «однокашник» по Новосибирскому учебному авиационному центру Геннадий Анциферов. Еще с кур­сантских времен нас связывали дружеские отношения. Мы вместе были на сборах в Бузулуке, вместе попали служить в Телавский полк, потом наши служебные пути разошлись, мы долго не виделись - и вдруг такая встреча! Но погово­рить нам не удалось - началась постановка задачи на пред­стоящие боевые вылеты.

В этот день нам нужно было выполнить три боевых вы­лета на высадку десантных групп в районы боевых дейст­вий. Было задействовано до 100 вертолетов и около 50 са­молетов. Все это происходило в 80 километрах к северо-западу от Кандагара у Ислам-горы. Первый вылет прошел без особых происшествий. Сильного противодействия не было, площадка оказалась не сложной, поэтому после вы­садки десанта домой возвращались бодрыми и веселыми. После посадки в Кандагаре и уточнения задач на вто­рой вылет руководителями операции начала нагнетаться общая нервозность. Видимо, они не учли временные ин­тервалы подготовки к повторному вылету такого количе­ства самолетов и вертолетов. Были задержки с подвозом боеприпасов, техники, и летные экипажи не успевали выполнить зарядку и заправку вертолетов, как подавалась команда на вылет. Руководству полка начали раздавать «слонов» в виде выговоров, строгих выговоров, звучали угрозы: сниму, уволю и т. д. Со своим «слоном» пред­стояло лететь и мне. К нашему вертолету подошла группа десантников из 10 человек. Командовал группой старший лейтенант Лысен­ко. Молодой офицер, небольшого роста, с усами (очевидно для солидности), он не произвел на меня особого впечат­ления. После инструктажа десантников все заняли свои места и приготовились к запуску двигателей. Долго ждать не при­шлось. В 12.20 вся авиационная «армада» была в воздухе. К району десантирования летели молча. Особо выделялся среди руководителей в эфире подполковник Руцкой. Своей группой из 10 самолетов он руководил как всеми ВВС Со­ветского Союза. Его голос звучал где надо и где не надо, за­бивая наш радиообмен в самые ответственные моменты. По данным воздушной разведки, районы высадки были сильно укреплены средствами ПВО противника. Раньше должного огневого воздействия по этим средствам не на­носилось. А та работа самолетов Су-25, которая была перед на­шим прибытием, оказалась недостаточной. Десантирование должны были выполнить с первого за­хода. Местность района десантирования оказалась пересе­ченной. Поэтому место посадки каждый экипаж выбирал самостоятельно.

Обстановка была мрачной, и меня охватило какое-то недоброе предчувствие. Вдруг в эфире раздалась инфор­мация о том, что мой ведомый вращается и падает. К тому времени ведомым у меня был капитан Капитонов. Мой летчик-штурман осмотрел правую полусферу и увидел бегущих с оружием людей. От них можно было ожидать всего, поэтому мой помощник достал автомат и начал их обстреливать. Десантникам дали команду приготовиться к высадке, и они, в нарушение инструктажа, скопились у дверей. В полосе захода на посадку я приметил большой камень и решил, что высадку произведу возле этого камня, десантникам будет где спрятаться. Тогда я не знал, что это позиция ДШК и на нас нацелен ствол пулемета диаметром 12,7 мм. Нам повезло, что ствол фиксировался выше, чем мы находились. Когда мы подлетели к камню и зависли на высоте 15 метров, из укрытия выбежал душман. Его уви­дел бортовой техник. Стреляя из носового пулемета, он пытался достать очередью афганца, но пулемет был на упоре, и пули проходили мимо. Самый ответственный момент полета - посадка, особен­но если она проходит на пределе возможности вертолета. Я был занят пилотированием и не видел происходящего.

В кабине раздался треск, как будто сломалась сухая ветка, а по правой руке «пробежал электрический ток». За­пахло сгоревшим порохом. Я посмотрел на руку: перчатка была разодрана. Из-под лохмотьев перчатки торчало что-то очень белое и лилась кровь. Я смотрел на руку, стараясь вникнуть в произошедшее. Из этого состояния меня вывел крик бортового техника: «Командир, управляй!» Посмот­рел на ручку управления, а ее нет. Пуля душмана, выпущенная из английской винтовки «БУР» выпуска 1902 года, пробила 8-мм броню, разбила ручку управления, «отстригла» пальцы и застряла в пред­плечье. Правый летчик не успел перехватить управление, и вертолет начал наклоняться вперед и падать. В глазах запечатлелось, как медленно и неотвратимо надвигается каменная глыба, потом удар, переворот, еще переворот. Послышался треск ломающихся лопастей и увеличивающиеся обороты двигателей. Бортовой техник закричал: «Сейчас взорвемся!!!» Моментально сообразил, что нужно выключить двигатели. Правая рука машинально потянулась к кранам останов­ки двигателей, но на половине пути остановилась из-за бо­ли и невозможности двигаться дальше. Тогда поднял ле­вую руку и выключил двигатели. Звук от двигателей начал затихать, но зато в грузовой кабине отчетливо слышался топот солдатских ботинок и маты: «Е... летчики, посадить вертолет не могут!» Когда кувырки закончились, я упирал­ся головой в потолок, а ноги висели в воздухе. В кабине было полно пыли. Дав команду: «Покинуть вертолет», по­пытался открыть крышку верхнего люка, но она почему-то уперлась в землю. Тогда мне стало ясно, что мы лежим на «спине». Я отстегнул привязные ремни и принял верти­кальное положение. Правый летчик снял защитный шлем, пробил в блисте­ре отверстие и через него вылез из кабины. За ним вылез бортовой техник. Я последним покидал вертолет. В кабине уже явственно ощущался запах керосина, и было ясно, что долго оставаться здесь нельзя. Пробираясь через отверстие разбитого блистера, я заце­пился стволом автомата за края. От вертолета тянулась поло­са распущенного парашюта, а из-за укрытия правый летчик и бортовой техник торопили меня покинуть вертолет.

Прошло несколько секунд, мои попытки выбраться были напрасными, тогда бортовой техник подбежал ко мне, осво­бодил ствол автомата и вытащил меня из вертолета. Отбежав метров 30 - 40, мы залегли в укрытии. Возле нас стали под­ниматься фонтанчики земли. Десантники были рядом. По команде старшего десантной группы был открыт ответный огонь. Потом вдруг все стихло, и раздался оглушительный взрыв, со стороны вертолета поднялся черный столб дыма. Поднял голову и смотрю - горит наша «ласточка». Вспомнил своего предшественника Балабанова, кото­рый сгорел заживо, и только тут заметил, что весь мокрый и от меня сильно пахнет керосином. Закружилась голова, стало тошнить, руке вернулась чувствительность, тут же отозвавшаяся болью. Ко мне подполз командир десантной группы, перевязал меня и сказал, что рядом есть хорошее укрытие и нужно перебираться туда. До сей поры бортовой техник лежал молча и вдруг с возмущением высказался: «Командир, когда закончатся эти издевательства? Вчера без обеда, сегодня без обеда, когда этому будет конец?!»

Все дружно рассмеялись и стали пробираться в новое укрытие. Оказывается, это был не просто камень, а целый забор из больших камней, сложенных по кругу с диаметром 2,5 -3 метра. Высота этой кладки была 1,5-2 метра. Посереди­не стоял пулемет ДШК. На камне был наклеен портрет Ая­толлы Хомейни. Мы поняли, что здесь были иранские на­емники. Внутри было тихо и тепло. Захотелось спать.

Командир десантников спросил:

-    Товарищ подполковник, что будем делать? Нам надо
выдвигаться вперед.

-    Давай, старший лейтенант, идите, мы останемся за
этим камешком, за нами должны прилететь, - ответил я.

-    Нет, так не бывает, я вас не брошу, идем вместе.

-    Тогда мы поступаем в твое распоряжение, старшой,
командуй.

-    Понял.

Бортовой техник держал в руках защитный шлем. Я спросил его, почему он его не наденет.

-    Не могу, командир, не лезет.

-    А раньше налазил?

-    Да, но сейчас ЗШ какой-то сплюснутый.

Я посмотрел на ЗШ, и действительно, он был сильно смят. Да, если бы не ЗШ, не был бы Сергей Семенов жив!

Командир десантников дал команду: «Короткими пере­бежками за мной», пригибаясь и прячась за валунами, мы начали передвигаться к склону горы. Нам нужно было взобраться на горный хребет высотой метров 300 и по хребту пройти к вершине Ислам-горы. Боль в правой руке все больше и больше давала о себе знать. Перед подъемом я засомневался, что смогу поднять­ся. Склон был очень крутой. Нужно было цепляться за камни, подтягиваться, отстреливаться и еще подавать по аварийной радиостанции сигнал «Бедствие», чтобы нас за­пеленговали поисковые вертолеты. Командир предложил понести меня на руках, но я мог еще сам передвигаться, да и стало жалко 18-летних маль­чишек, собственный вес которых 60 - 70 кг почти равнял­ся весу патронов с гранатами, нагруженных на них.

Началось наше восхождение. По пути к вершине хребта пришлось несколько раз отстреливаться. После трудного подъема мы вышли на вершину горного хребта и по нему пошли к вершине Ислам-горы. До нее было километров 5-6. Горный хребет оказался очень острым. Если по нему ид­ти, то левой ногой нужно было ступать по одному склону, а правой по другому. Слева склон уходил вниз до 500 -600 метров, а справа на 300 - 400 метров. Командир десантников отправил вперед группу развед­ки, нашему экипажу определил место в середине группы, замыкали наше движение его бойцы. Двигаться нужно было по склону, откуда мы поднимались, и не показывать головы на другой склон хребта, чтобы не угодить под обстрел. 

Боевые будни (продолжение)